ГЛАВА ШЕСТАЯ.

   Мюллер в панамке и кедах  полулежал  в  гамаке,  читал
прошлогоднюю газету " Комсомольская Правда " и пил чай со
смазанными вареньем  плюшками.  Мюллер   не   знал,   что
партайгеноссе Борман  успел  налить  ему  солярки  вместо
варенья, и потому  пока  испытывал  наслаждение  во  всех
отношениях.    Перед    ним   выхаживали   полуобнаженные
негритянки с приятной для бывшего шефа Гестапо внешностью
и  мулатки  с  выдающимися  подробностями,  с виртуозными
визжаниями  исполняя   стриптиз.   Мюллер   одной   рукой
обсасывал ложку, смазанную вареньем, другой держал газету
и посматривал на танцующих женщин.  Вскоре ему захотелось
кое-чего и еще спать.
 -- Спасибо, девочки, я завтра досмотрю, - Мюллер сполз с
гамака и на четвереньках пополз  в  пикантное  заведение,
чтобы больше ему ничего не хотелось. Девочки ретировались
в  женскую раздевалку,  куда за ними тотчас же отправился
толстый негр.
   Проползая мимо кадки  с  мутантировавшей  пальмой,  на
которой ни  с  того  ни  с  сего  начали расти бутылки со
спиртными напитками,  Мюллер  услышал  в  ней   некоторое
шуршание и насторожился. Обычно он не обращал внимание на
такие вещи,  но  негры,  залезавшие  в  кадку  в  поисках
спиртного, шуршали открываемыми бутылками немного не так.
Мюллер снял кеды и прислушался.  В кустах  кто-то  сказал
"Вот он", и тут же крепкие руки схватили Мюллера за уши и
он оказался  в  самых  недрах оторвавшегося от коллектива
растения.
 -- Как вы смеете !  - Мюллер попытался показать,  что он
сильно недоволен, но до боли знакомый удар палкой по тому
месту, по  которому  положено  бить веслом,  привел его в
состояние безмолвного умиления и ожидания продолжения.
 " Штирлиц пришел ...  ", - догадался Мюллер, и ему стало
очень страшно и  захотелось  крикнуть,  что  Штирлиц  его
опять обижает или надаловаться Кальтенбрунеру.
 " А кто-же еще ",  - с  гордостью  подумал  Штирлиц,  со
зловещей улыбкой доставая кастет.
 -- Ну вот,  Мюллер,  плюшки кончились,  - зловеще сказал
Штирлиц, протирая  кастет  сравнительно чистой тряпочкой.
Ради Мюллера  он  пожертвовал  своим   носовым   платком,
постиранным всего лишь зимой сорок второго года.
 -- Ага,  - сказал Мюллер,  чувствуя,  как  намокают  его
любимые цветастые шорты.
 -- Ну вот, - сказал Борман, вылезая из-за мощного ствола
пальмы, измазанный  молоком и с кокосовым орехом в руках.
Ему представилась сцена того,  как  ужасный  Зубной  Врач
вставляет  Мюллеру новые зубы,  и он восторженно прикусил
губу,  представляя, какие муки должен испытывать при этом
бывший шеф Гестапо.
 -- Здесь  бить  будем  или   за   угол   заведем   ?   -
профессионально поинтересовался пастор Шлагг.
 -- Здесь,  -   сказал   Штирлиц,   полируя   кастет   до
хрустального блеска.
 -- Ребята,  не надо, - Мюллер поправил намокшие шорты и,
шмыгнув, вытер нос. - Я же не нарочно...
 -- И я,  - сказал Штирлиц,  применяя  кастет.  Мюллер  с
выдохом  опустился  на  землю  в кадке и выплюнул выбитый
передний зуб.
 -- Вот видиф ? - шепелявя, сказал он. - Ты мне опять жуб
выбил...
 -- И еще выбью,  - сказал Штирлиц, угрожающе придвигаясь
ближе. - Чтоб ты знал, как надо помнить друзей детства.
 -- Я же помнил, - сказал Мюллер, делая честное лицо. - Я
же не нарофно...
 -- Я  вот  тебе дам,  - Штирлиц приготовился ударить еще
раз,  но  пастор  непроизвольно   предотвратил   избиение
Мюллера, уронив сорванный с пальмы кокосовый орех в форме
фляжки с пивом.  Он и успокоил разбушевавшегося не в меру
Штирлица.
 -- А что случилось ?  - как всегда,  ничего  не  понимая
спросил Мюллер.
 -- Ничего,  -  сказал  Штирлиц  на  редкость   спокойно,
потирая возникшую на голове крупную шишку.
 -- Фтирлиц...  -  Мюллеру  хотелось   сказать   Штирлицу
что-нибудь приятное.
 -- Чего ?  - Штирлицу не хотелось бить  Мюллера,  потому
что сильно болела голова.
 -- Профти  меня,  Фтирлиц...  -  Мюллер  смущенно   стал
крутить пальцем правой руки в ладони левой и покраснел.
 -- Прощаю, - сказал Штирлиц, отбрасывая кастет подальше.
 -- Пофли,  что ли,  фтриптиф пошмотрим... - Мюллер пошел
на примирение.
 -- Стриптиз ?  А что, можно, - Штирлиц, кряхтя, поднялся
и, потирая затылок, отправился вслед за Мюллером.

   Мюллер переоделся  в  костюм  обергруппенфюрера  СС  и
сидел в   роскошном   кресле,   поигрывая   повязкой   со
свастикой. Они    вдвоем    с    Борманом     предавались
воспоминаниям, только  Мюллер  после  выбитого  зуба стал
немного шепелявить.
 -- Помниф кабасек "Фри форофенка" ? - спрашивал Мюллер.
 -- Помню,  - Борман  расплывался  в  улыбке.  Протянутые
веревочки действовали лучше всего в том самом кабачке.
 -- А Геббельфа помниф ?
 -- Помню,   -  отвечал  Борман,  вспоминая,  как  прыгал
Геббельс с гранатой в шароварах.
   Штирлиц смотрел  стриптиз  и  одновременно  напивался.
После шестнадцатого стакана  он  опьянел  окончательно  и
принялся подпевать песню "Красотки кабаре",  объясняющую,
с какой целью эти самые красотки созданы.  Штирлиц был  и
сам не прочь отцепить одну из них - благо,  жены рядом не
было.
 -- А помниф, как Фтирлиц Айфману жуб выбил ? - спрашивал
Мюллер, вспоминая сам,  как вопил Айсман,  получив  такое
удовольствие.
 -- Помню, конечно... Такой был зуб... - Борман навеял на
Мюллера неприятные  воспоминания  о  собственном  выбитом
зубе и тот нахмурился.  Искоса  поглядывая  на  Штирлица,
Мюллер сунул  пухлый  пальчик  в  рот  и  с беспокойством
ощупал то место, где находился предмет гордости одного из
швейцарских стоматологов.    В    бывшем   шефе   Гестапо
проснулась давняя злоба на Штирлица.
 -- Флуфай,  Богман,  -  Мюллер  заговорщески склонился к
Борману и что-то сказал ему на ухо. Борман тут же скорчил
недовольную физиономию.
 -- Штирлицу - веревки ставить ?  Не-е...  Он  и  в  глаз
может дать...   -  Мюллер  сделал  жалобное  лицо.  -  Ну
ладно... Ничего плох...  то есть,  хорошего не общаю,  но
попробовать могу.
   Забегая вперед,  скажем,  что  Борман  и  не   подумал
ставить веревки  Штирлицу,  а  в тот же вечер все доложил
ему лично.  Гнев Штирлица был безграничен.  Подлая натура
Мюллера заставляла  кипеть его нордическую душу.  Штирлиц
рвал и метал и обещал сам себе,  что набьет Мюллеру морду
непременно. Борман радовался и втихоря потирал руки.
   Ласковый вечерний туман спустился  на  виллу  Мюллера.
Сам Мюллер  спокойно спал,  с глубокой любовью прижимая к
груди облезлого плюшевого медведя.  Ему снился  сон,  как
Штирлиц идет по одному из темных коридоров его Управления
и совершенно внезапно для  себя  зацепляется  за  Длинную
веревку и,  падая,  выбивает себе именно тот зуб, который
выбил ему,  Мюллеру.  Воспоминание о зубе опять заставило
Мюллера помрачнеть.  Он  сжал плюшевого медведя,  медведь
стал вырываться и  пищать  (  так  как  это  был  уже  не
медведь, а  партайгеноссе  Борман,  пришедший  вместе  со
Штирлицем на выполнение своего  черного  дела  ).  Мюллер
пару раз    врезал   разбушевавшейся   игрушке,   Борман,
всхлипывая, уполз от него подальше.
 -- Ну  вот щас мы ему покажем,  - Штирлиц держал в одной
руке дерущегося  во  сне  Мюллера,  в  другой  подушку  и
фонарь. Мюллер  вскрикнул от повышенной знакомости голоса
и проснулся.
 -- Фефо  покафем  ?  -  ему стало страшно и захотелось в
одно место.
 -- Где  закуска к пиву зимует,  - Штирлиц выбирал кастет
потяжелее. Мюллер задергался  у  него  в  руке,  внезапно
вырвался из   ночной   рубашки   и  удрал  в  недоверчиво
потрескивающие джунгли.
 -- Черт, - сказал Штирлиц.
 -- Бог с  вами,  Штирлиц  !  -  пастор  Шлагг  с  укором
посмотрел на   Штирлица   и  перекрестился  свободной  от
бутылки с водкой рукой.
 -- Заткнись,  папа  римский,  -  Штирлиц  замахнулся  на
пастора, тот исчез и больше не появлялся.
 -- Ну  вот,  - Штирлиц был сильно разочарован.  Упустить
глупого толстого  Мюллера   он   считал   непростительным
попустительством и  расхлябанностью  и  собирался  писать
рапорт в  Центр,  с  просьбой  вынести  ему  выговор   по
собственному желанию  с  последующим внесением в почетную
грамоту.
   Бросив ночную рубашку Мюллера в кусты, Штирлиц плюнул,
сунул руки в  карманы  и  отправился  назад.  Сзади  его,
расставляя веревочки   и   капканы,   полз  партайгеноссе
Борман.
   Едва два  достойнейших  человека скрылись из виду,  из
ближайшего куста показался Мюллер,  держа руки  наподобие
футболиста в защите родных ворот.  Он торопливо, дрожа от
ночного бразильского  холодка,   одел   ночную   рубашку,
заботливо поправил рюшечки на плечах и плюнул в темноту.
 -- Фто я такофо ему фделал ?  - Мюллер  обиженно  втянул
голову в плечи и достал из кармана пачку леденцов.
   Тайный заговор  Штирлица  и  Бормана   ему   явно   не
нравился. Мюллер  сплюнул  непрожеванный  леденец и решил
действовать своим   старым   способом.   Старый    способ
заключался в том,  что все его враги внезапно пропадали и
оказывались в  его  гнусных   сырых   застенках.   Мюллер
колебался, так  как  не  знал,  можно ли провернуть такую
операцию со Штирлицем.  Он решил бросить монетку, но ее у
него, конечно  же  не было.  Стодолларовая бумажка летала
плохо. Мюллер плюнул и решил заняться этим делом завтра с
утра.
   Утром он втал в редкостно плохом настроении.  Утреннее
какао он пролил себе на шорты и долго злился. После всего
такого он решил, что Штирлицу сильно непоздоровится.
   Его доблестная  зондер-команда  во  главе с Франциско,
бредившим, похоже,  со  своего  дня  рождения   захватами
Изауры, лучшей наложницы Мюллера,  направилась к Штирлицу
с целью  сопроводить  его  для  допроса  и   последующего
тюремного заключения.   Штирлиц   встретил   их  довольно
неприветливо.
 -- Чего  приперлись  ?  - он не мог найти открывалку для
банки с тушенкой, и это его сильно бесило.
 -- Товарищ   Штирлиц,   именем   нашего  любимого  вождя
товарища Мюллера,  вы арестованы,  -  Франциско  издалека
показал Штирлицу    ордер    на    арест,   но   в   руки
предусмотрительно не давал.
   Штирлиц обиделся  и высказал Франциско все,  что о нем
думает, из чего следовало,  что Штирлиц и Мюллер состояли
в предосудительных  интимных отношениях,  причем при этом
использовалась труба от паровоза.
   Франциско обиделся,  и сказал,  что он сейчас применит
силу, но Штирлиц так на  него  посмотрел,  что  Франциско
изчез и больше не появлялся.  Его зондер-команда, погудев
и обсудив данное мероприятие, также разошлась.
   Мюллер, узнав  о  такой  наглости со стороны Штирлица,
был в гневе.  Гнев его состоял в том,  что  он  отказался
есть на  обед  манную  кашу  и  весь  день  капризничал и
требовал новых игрушек,  в том числе  железную  дорогу  и
нового плюшевого медведя, но непременно с хвостом.
   Штирлиц тоже злился изрядно.
   Вскоре Мюллеру   стало  скучно,  и  он  решил  идти  к
Штирлицу мириться. Штирлиц на редкость быстро помирился с
ним и  даже  не  заставлял  себя  уговаривать.  Через час
пьянки Мюллер и Штирлиц уже вместе распевали о  том,  что
будет, если друг внезапно заболеет, с ужасными вариациями
на тему качества грузинских спиртных напитков.
   Штирлиц чувствовал, что Мюллер неспроста такой добрый,
и совсем не удивился,  оказавшись утром в каком-то темном
сыром помещении  среди  толстых  грязных  мышей,  имевших
странную склонность к поеданию сапогов.
   Через полчаса   Штирлиц   узнал,   что   Мюллер  хочет
предвинить ему  обвинение  в  обижании  интересов   рейха
вообще и  его,  Мюллера,  лично.  Этот  толстых хам хотел
устроить показательный  процесс  по   делу   Штирлица   и
заключить его  в  заточение.  Штирлиц  относился  к этому
вполне спокойно и уже придумывал  обвинительную  речь  на
Мюллера, но его потащили на допрос. Мюллер, надев мундир,
из которого он уже  порядочно  вырос,  сидел  в  глубоком
кресле в сандалиях и поигрывал своим пухлым животом.
 -- Так,  товариф Фтирлиц,  - сказал он,  с беспокойством
иссдледуя место утраченного зуба. - Фот мы и фтретилифь в
привыфной обфтанофке...
 -- Я  тебе  щас  дам  привычную  обстановку...  - сказал
Штирлиц, думая, отчего же так сильно болит голова.
 -- Уфпокойфя, Фтирлиц, - Мюллер коварно поигрывал ключом
от наручников, подло надетых на Штирлица. - Нифего у фебя
не полуфитфя.
   Штирлиц, несмотря на  такое  замечание,  весьма  ловко
снял наручники и положил их на стол. Мюллер занервничал и
вызвал Франциско,  но  тот  предпочитал  стоять  сзади  и
держаться подальше   от  Штирлица,  которого  сам  сильно
боялся.
 -- Ну  вот,  Мюллер,  пришла  пора  Мировой  Революции и
всеобщего счастья  и  ликования...,  -   зловеще   сказал
Штирлиц, нарочно  растягивая  слова  и  потирая  затекшие
запястья...