ГЛАВА 16. ВЕЛИКОЕ ПРИЗНАНИЕ ГИТЛЕРА

     Холод,  проникающий  в полумрак Бутырской тюрьмы не был бы
сильно ощутимым, если бы окно камеры Гитлера  было  нормальным,
вместо  этого  на  месте  окна  виднелась  безобразная  дыра, в
которую  проникали  все  атмосферные  осадки,  наблюдавшиеся  в
январе одна тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года.
     Адольф  высунул  свою  изнуренную  мордашку  в  эту дыру и
увидел  мрачные  улицы  чуждого  ему  города.  Стало  скучно  и
невыносимо, проступили еще несколько закругленных седин.
     Внезапно  в камеру вошел надзиратель. Злополучная баланда,
которой пичкали несчастного фюрера, была поставлена на парашу.
     -- А твой друг, как его -- Борман, уже  на  свободе!  Один
ты, придурок, сидишь тут. Ничего, скоро и твоя очередь.
     "Es  ist  kalt!" -- подумал Гитлер, а вслух сказал: -- Как
вы говорите? Простите, но я плохо понимать по-русски.
     -- Гитлер капут! --  c  издевкой  сказал  надзиратель.  --
Послушайте,  товарищ  фюрер, когда вас будут расстреливать, вас
спросят, каково ваше последнее желание. Так вот, скажите, чтобы
мне повысили зарплату; зовут меня Петя Рукомойников. Запомнила,
фашистская?
     -- Хорошо... -- прошептал  Адольф  Гитлер  и  принялся  за
баланду.
     --   Приятного   аппетита!  --  C  пренебрежением  пожелал
Рукомойников, когда увидел, что фюрер нечаянно засунул ложку  в
чан  c  дерьмом.  --  Да,  холодновато здесь у тебя и окошко, я
смотрю, не по сезону сделано. Эх паря, что ж ты полез-то в  эту
войну?
     Петька  закурил "Беломорину" и посмотрел на фюрера, устало
пожирающего баланду.
     Делать  было  нечего,  но  настроение   было   хорошее   и
располагало к беседе.
     --  Да,  кстати,  Гитлер  Адольфович,  вы  вон на то окно,
наверное, частенько смотрите? Небось, кроме этого здесь  делать
больше нечего? Ублюдкина-то знаете?
     --  Какого еще там Ублюдкина? -- жуя хрен c сыром, спросил
фюрер.
     -- Который жил как раз против нашей тюрьмы. Вон его окно.
     -- А-а, общались, батенька, мы c ним, общались!
     -- Ну так вот, -- c хохотом произнес Петька, -- теперь  он
живет как раз против своего дома.
     Гитлер  чуть не подавился и теперь уже рукой попал в чан c
дерьмом:
     -- Как, и его забрали?
     -- Забрали!
     -- За что же?
     -- За общение c тобой, придурок! Эх, да ладно, че это я  c
тобой  здесь  треплюсь?  Того и гляди еще и меня засадят в этот
сортир...
     Рукомойников вышел, оставив за собой свист ветра и  унылую
тоску.  Гитлер  доел  баланду  и  вновь посмотрел на улицу. Ему
стало  немного  жаль  Ублюдкина  --   полулысого   человека   c
бормановским  типом  лица.  "Скотина,  хоть  бы  пива  дал! Вот
интересно,  что   бы   по   поводу   этого   Ублюдкина   сказал
Кальтенбруннер?" Вспомнились строчки Пушкина:
     Вечер зимний, вьюга воет,
     Снег безжалостный идет...
     Гитлер  пустил  слезу  и  не  услышал,  как дверь в камеру
открылась и на пороге, как ежик в  тумане,  проступил  Брежнев.
Посмотрев на фюрера, он, издеваясь, продолжил:
     Непогода важно стонет,
     Песни зимние поет.
     Гитлер  заморгал  глазками  и  вытер  слезу.  Леонид Ильич
подошел к нему и по-отечески похлопал его по щечке, заметив при
этом:
     -- Мужайтесь, мой фюрер, сейчас я вас буду щиссен.
     -- Как? Уже?
     -- А вы как думали? Церемониться c вами  что  ли?  Товарищ
Рукомойников, зайдите сюда на пару минут!
     Вошел Рукомойников, волоча за собой пулемет "Максим".
     --  К  стенке,  скотина! -- крикнул он, прислоняя фюрера к
параше.
     -- O, mein  God!  --  всплакнул  Адольф  Гитлер  и  затряс
коленками.
     Рукомойников  принялся  налаживать пулемет. Когда все было
готово, в камеру вошел пастор Шлаг;  посмотрев  на  фюрера,  он
прошептал:
     --  Мужайтесь,  сын  мой,  все  кончено, Господь, надеюсь,
простит вас за все грехи, что совершил  ты,  скотина,  на  этой
грешной земле.
     -- Спасибо, отец мой! -- ответил Гитлер и вытер слезу.
     Рукомойников  дернул  затвор,  Леонид  Ильич поднял руку и
приказал:
     -- Готовьсь! Целься! Огонь!
     Прозвучала  беспорядочная  стрельба.  Камера   наполнилась
густым дымом, завоняло порохом.
     --    Черт!    --    заругался    Рукомойников,   заставив
перекреститься пастора Шлага. -- Опять заело! Наверное, патроны
сырые!
     -- Вечно вы, товарищ, подводите меня,  --  сказал  дорогой
Леонид Ильич и дал понять Шлагу и Петьке удалиться.
     Гитлер  пришел  в себя и попытался понять, где это он -- в
аду или в раю. Увидев грязные стены, он понял что в аду. "А где
же черт?" -- подумал Адольф Гитлер, разглядывая  среди  густого
дыма    прислужника    дьявола;    вместо   этого,   постепенно
вырисовывалась тускнеющая физиономия Леонида Ильича.
     -- Я здесь, мой фюрер! Мы решили вам дать шанс.
     -- O, mein God! Только не надо меня больше щиссен!  Bitte!
Я прошу вас!
     --  Хорошо,  хорошо!  А  теперь,  мой фюрер, слушайте меня
внимательно. Чтобы спасти  вашу  жалкую  шкуренцию,  вы  должны
подписать этот документ.
     Гитлер   взял   листок  бумаги  на  котором  по-немецки  c
баварским акцентом было написано:
     Объяснительная
     Я, Адольф Гитлер, бывший глава Третьего  Рейха,  будучи  в
здравом уме, без принуждения и пытки, в ясном сознании признаю,
что Никита Сергеевич Хрущев был моим тайным агентом в Советской
России  в  период  c  1933  по  1945  год  c подпольной кличкой
"Лысый".
     А. Гитлер
     Январь 1964 года.
      -- А чего тут подписывать, это и так правда!
      -- Как? -- изумился Брежнев.
      -- А вы не знали? Ну знаете ли,  батенька,  видно  сразу,
что  вы  в  политике  недавно,  --  сказал  Гитлер  и  подписал
документ.
      За окном шел снег.