Глава 13
В двадцати семи километрах от Пхеньяна

В воскресенье, в четыре часа утра фашисты опять перешли границы 
дозволенного. На этот раз – корейскую границу.
На двух бронетранспортёрах, трёх грузовиках и автобусе эсэсовцы в 
полчаса разогнали пограничников, окружили и взяли в плен три 
дивизии, захватили военные аэродромы. На этих аэродромах Борман, 
во всеуслышанье объявивший себя пацифистом, лично уничтожил все 
самолёты, облив их бензином и бросив спичку. Армия «Центр», как 
назвал её Штирлиц, быстро продвигались к столице Корейской 
Народно-Демократической Республики.
В Пхеньяне поднялась паника. Едва проснувшееся с утра 
правительство Ким Ир Сена никак не могло принять каких-нибудь 
мудрых решений. Любимый руководитель товарищ Ким Чен Ир 
предлагал, правда, партии поднять народ на священную войну, 
выработать программу борьбы с врагом, перестроить хозяйство на 
военный лад, мобилизовать силы и средства на защиту страны, 
организовать партизанскую войну в тылу врага, вывезти все заводы на 
территорию СССР, а какие нельзя вывезти – уничтожить, как и 
провизию с боеприпасами, в общем, уничтожить всё возможное, чтобы 
ничего не досталось врагу.
Ответил ему сам Великий вождь, и ответил афористично: «Заткнись, 
урод!» Разобравшись с молодым и неопытным поколением, Великий 
вождь стал срочно готовился к эвакуации. На самолётах Ким Ир Сен 
летать боялся, поэтому золото, драгоценности, деньги, картины, мебель 
и разное барахло грузили в личный бронепоезд вождя.
Между тем, немецко-фашистские войска захватывали город за 
городом, и везде их встречали как освободителей, увешивая солдат 
гирляндами ярких цветов. Занимая очередной населённый пункт, армия 
«Центр» внедряла «новый порядок» – канистры с бензином и весь 
алкоголь конфисковывались и сносились к боевым машинам. Пленных 
решено было не брать, разве поймёшь, кто здесь «свой» и «чужой» – 
все поголовно корейцы!
Промедления возникали исключительно из-за Бормана, который 
вплотную занимался осквернением священных мест связанных с 
Великим вождём. Под «осквернением», Борман понимал самые 
разнообразные вещи, которые обычному человеку просто не пришли бы 
в голову.
Покидая населённый пункт, Айсман под урчание моторов 
приговаривал к расстрелу евреев и коммунистов.
– Но только, чтобы не насмерть! – напоминал Борман.
Коммунистов, впрочем, уже не было ни одного – все они живо 
посжигали свои партбилеты и с южно-корейскими и нацистскими 
флагами восторженно приветствовали захватчиков. Что касается 
евреев, то и этих не было тоже, по крайней мере, никто в этом не 
сознавался.
Случалось, что как только армия «Центр» выходила из города, в нем 
действительно начиналась пальба. Это, пользуясь случаем, 
расстреливали друг друга сами корейцы. Но за что – было уже 
совершенно не понятно.
Оккупанты стремительно продвигались всё дальше, к сердцу страны 
Чучхе – Пхеньяну. Бронетранспортёры оставляли глубокие гусеничные 
следы на свежевспаханной корейской земле.
На головном бронетранспортёре ехал Штирлиц. В бинокль он 
осматривал окрестности и, если видел неподалеку что-нибудь 
подозрительное, стучал по люку, давая Борману сигнал пустить туда 
снаряд. От взрыва снаряда корейцы разбегались, как кролики, и армия 
«Центр» успешно продвигалась дальше.
Наконец, упарившись в машине, Борман вылез из люка и присел на 
броню рядом со Штирлицем. Душа Бормана пела и он затянул песню:
– Вставай проклятьем заклейменный...
– Совсем Борман съехал под старость лет! – воскликнул Айсман.
– Ой, простите! – смутился Борман. – Я хотел сказать: Гитлер 
зольдатен...
И все хором подхватили:
– Гитлер зольдатен!
За двадцать семь километров от Пхеньяна в маленькой деревушке 
армия Штирлица наткнулась на брошенную машину с ящиками жень-
шеневой водки.
Эсэсовцы с радостными криками откупоривали бутылки и пили 
прямо из горла, тут же закусывая находящимися в бутылках корешками 
жень-шеня.
– Пожалуй, пора делать привал, – решил Штирлиц.
– Точно! – согласился Айсман, осматривая добычу. – Вот оно – 
изобилие!
Расположились на постой в сельсовете, эсэсовцы освежевали 
пойманную на лугах живность и устроили грандиозный шашлык. Лучшие 
куски принесли Штирлицу.
– Борман, – спросил Штирлиц, откусывая мясо с шампура, – что мы 
сделаем с Ким Ир Сеном, когда захватим Пхеньян?
– Что за вопрос? Повесим!
– А как же религия? Ведь вам, кришнаитам, никого убивать нельзя?
– Так это не я, это же ты его повесишь! – резонно заметил бывший 
партайгеноссе.
Эсэсовцы доели шашлыки, допили захваченную водку и завалились 
спать. Заснул и Штирлиц, уставший после стольких бурных событий.
Ночью северные корейцы под руководством чекиста Пака ползком 
подобрались к деревушке. Часовых не было, нападения никто не ждал, 
пьяные захватчики храпели во сне, как младенцы. Корейцы повязали их 
сетью, погрузили в фургоны и увезли в тюрьму.
Штирлица и Бормана опознал лично товарищ Пак, поэтому их 
связывать не стали, а бережно перевезли в гостиничный номер, откуда 
они сбежали два дня назад.
Штирлиц мог бы запросто проснуться, но ему снился интересный 
сон, и он хотел его досмотреть. А Борман и не знал, что он спит, 
поскольку ему снился мавзолей с надписью «Штирлиц», возле которого 
Борман нес свою бессонную вахту, причём в двух экземплярах – по 
краям от резных дверей из красного дерева...