Глава 21
Колыбель революции

У Мавзолея, куда не было очереди уже два года, стояла толпа 
иракских туристов. Арабы шумно разговаривали и спорили, но о чём – 
неизвестно, потому что никто вокруг не понимал арабского языка.
Штирлиц подошёл к закоченевшим на осеннем ветру часовым и 
внимательно вгляделся в чистые и невинные лица. Разведчик помахал 
перед носом одного рукой, но часовой даже не шевельнулся.
«Столбняк», – определил Штирлиц.
Приняв Штирлица за иностранца, к нему подбежал торопливый 
репортёр с микрофоном.
– Скажите, вы за то, чтобы Ленина похоронили или чтобы оставили в 
Мавзолее?
Журналистов Штирлиц не любил с детства. Говоришь одно, а пишут 
другое, кому это понравится? Разведчик настороженно посмотрел на 
репортёра.
– Ну так как? – не успокаивался репортёр.
– Я очень уважаю пролетарского вождя Ленина, – ответил Штирлиц, 
вспомнив курс «Истории ВКП(б)». – Тело и имя Ленина будут жить 
вечно!
– Так теперь-то уже нет пролетариата, – заметил репортёр.
– Я – пролетариат, – веско возразил Штирлиц и, дав репортёру 
поддых, не оглядываясь, пошёл в ШРУ.

Штирлиц любил Ленина. А вот Сталина не любил. Тот всегда 
щурился как-то неприязненно, изо рта у него всегда пахло, да и задания 
давал такие, что хрен выполнишь.
А к Ильичу Штирлиц относился с большим уважением, хотя и плохо 
его помнил. У него в жизни была только одна встреча с вождём, в 1917 
году, когда они с отцом пошли в Смольный, по словам отца, «Колыбель 
Революции».
Они подошли к Смольному и встретили Ильича возле самых дверей. 
Перед ним стоял часовой – детина с деревенским лицом, направив на 
вождя винтовку со штык-ножом.
– Что вам, товагищ? – поинтересовался Ильич, закидывая руки за 
спину и там пожимая их, успокаиваясь.
– Не контра ли? – поинтересовался часовой, разглядывая Ильича. – 
Пропуска нет, одет, как буржуй...
– Да вы что, товарищ, это же – Владимир Ильич Ленин! – сказал 
подошедший Дзержинский. – Это просто возмутительно, до такой 
степени не узнавать Ильича! И когда только это кончится?
– Ленин? – радостно переспросил часовой и благоговейно повторил: 
– Ленин...
– Надо портрет Ленина на деньгах печатать, – сказал младший 
Исаев. – Тогда все будут знать своего вождя.
– Умно! – одобрил Ильич. – Молодой, а смекалистый!
Юный Штирлиц, его отец и два вождя – Ленин и Дзержинский пошли 
по мраморной лестнице, на которой дымила самокрутками солдатня из 
недавно организованных комиссий. Видимо, только что они приняли ряд 
постановлений и теперь устроили перекур.
– Ну, Феликс, что новенького? – спросил Ленин.
– Да ходоки опять приходили, – пожаловался первый чекист.
– Гасстгеляли?
– Ну. А что ещё с ними прикажете делать, Владимир Ильич? 
Припрутся и начинают задавать свои вопросики: а можно ли себе зерно 
брать? А правда ли, что теперь они пахать могут? Кулаки чертовы! Всё 
только себе, скоты, – озлобленно заметил Феликс Эдмундович. – Нет, 
чтобы спросить: а сколько зерна надо государству отвалить? Или когда 
можно лошадей в Красную Армию отдать? Тут ради них через ссылки 
проходишь, жизни свои кладешь на благо революции, а они...
– Это пгавильно, – поддержал его Ильич. – И шпионы сгеди них 
запгосто могут оказаться. Геволюционная бдительность пгежде всего! А 
это что за товагищи? Не ходоки ли?
– Да нет, это Исаев, чекист, сына привел – Ленина показать.
– А-а... – ответствовал Ильич, благожелательно глядя на Исаева-
младшего и расправляя свои могучие плечи. – Ну, пусть посмотгит...
Через полчаса они сидели в рабочем кабинете Ленина и за 
разговорами о Мировой революции пили самогонку. Максим каждый раз 
пил до дна, по малости лет захмелел, конечно, но зато привлёк своей 
старательностью внимание Ленина.
– С немцами хорошо сгаботается, – заметил Ильич. – Есть в нём, 
знаете ли, такая немецкая аккугатность. И лицо у него чисто агийское...
Слова Ильича оказались пророческими. Через несколько лет чекист 
Максим Максимович был послан в Германию, чтобы выполнить там ряд 
важных заданий. И слова Ленина «истинный ариец» стали крылатыми, 
перекочевали потом неизведанными путями в Германию.